Ей страшно, и страх не уходит с каждым днем, лишь усиливается: Джесси задергивает шторы, Джесси включает свет. На допросах она монотонным голосом говорит одно и то же. Ничего не знаю, не видела, явки и пароли, пожалуйста, ищите в другом месте. Разбитая губа, синяки по всему телу и следы от врезавшихся в кожу веревок служат ей неплохой защитой от полиции. Охрана, которую перепуганный и враз постаревший отец нанимает для дочерей, почему-то таковой не кажется. Беременную Эмбер сразу увозит из Кардиффа озлобленный, готовый кому угодно перегрызть глотку, муж. Джесси остается, потому что не видит смысла убегать, если Кевину действительно придет в голову ее найти. Не помогут ни поддельные паспорта, ни билеты прямиком в Зимбабве — она просто это знает, вот только неясно, откуда.
Телефон больше не отвечает: очевидно, он сменил номер. Джессамин звонит Тэду, которого набирала с мобильного Эйдана, но звонок не сохранился во входящих, а просить распечатку ей кажется лишним. Поначалу она запирает окно и придвигает к двери увесистое кресло. Потом перестает напрягаться, хотя из дома все равно не выходит: до защиты докторской еще два месяца, торопиться, определенно, некуда (если ее пришьют — тем более).
Спустя две недели жизнь почти входит в прежнее русло, исключая пропажу брата. Валентин так и не появляется: ни после взрыва, ни позже о нем нет ни единой вести. Беспокойство проливается слезами и виски, Джесси глотает выписанные по рецепту таблетки, запивая их коллекционным алкоголем, который, впрочем, на вкус вряд ли бы отличила от портвейна. Мир продолжает жить дальше. О катастрофе в ТЦ уже почти никто не говорит. Наверное, это правильно.
Она открывает глаза посреди ночи. Вчера был бурбон, значит, сегодня будет хотеться пить и, опционально, сдохнуть. Джесси тянется за кувшином, который всегда стоит на прикроватной тумбе, но тот пуст. Она вздыхает, что-то бурчит себе под нос и в почти полной темноте — особняк стоит вдалеке от шумных проезжих трасс, в окно проникает лишь лунный свет, — идет на кухню, поискать сок или что-то подобное. Отец, когда уезжал, оставил двоих телохранителей и еды на месяц. Она выдала месячный расчет и отпустила обоих; холодильнику повезло чуть больше.
Смутное пятно в кресле поначалу кажется ей свернувшимся в клубок псом. Джесси отворачивается и толкает дверь. Джесси вспоминает, что в доме нет собак и утыкается в тяжелую створку лбом. Когда-то он должен был прийти, она ведь действительно ждала.
Она на ощупь шарит ладонью по стене, включает светильник, чтобы разглядеть гостя, и от удивления роняет кувшин, который мягко падает на пушистый ковер. Вместо Кевина с пистолетом в ее спальне сидит Эйдан. Вот так сюрприз, господа присяжные заседатели.
— Что, опять? — Джесси делает шаг вперед и закатывает рукав пижамы до локтя: "можешь вытаскивать шприц, чего ждешь". Ей хочется, чтобы все поскорее закончилось. Он не сдержал обещание. И он должен уйти.

Отцовское ружье висит в прихожей, пистолет находится в верхнем ящике письменного стола, она сама попросила их зарядить и показать, как обращаться с огнестрельным оружием. Вряд ли, если начистоту, от советов был ощутимый прок, но ей стало немного легче находиться в доме, имея призрачную возможность проделать в Кевине, когда тот явится, несколько лишних дырок.
Джесси смотрит на Эйдана и жалеет, что не спала с береттой под подушкой. Его свойское поведение — словно действительно решил заглянуть в гости на чашку чая, — раздражает до дрожи в пальцах. С другой стороны, злость вымещает страх. Это тоже можно считать бонусом.
— Мне наплевать, пусть сидят там до второго пришествия, — огрызается Джессамин, складывая руки на груди, и поправляет свою идиотскую сиреневую пижаму. Она чувствует себя донельзя глупо, но переодеваться прямо сейчас не собирается. Кому не нравится, тот может не смотреть.
— Зачем пришел? — и нет, угощать Эйдана виски она не собирается тоже. Не заслужил.

— Там же, где были ваши, когда вы вышвырнули меня черт знает где, обколотую какой-то дрянью, — со всем спокойствием, на которое способна, отвечает Джессамин. Желание двинуть Эйдану в лицо креслом становится все сильнее. Жаль, сил при любом раскладе не хватит, но помечтать-то можно!
То, что он уходит от ответа, становится особенно заметно, когда он в буквальном смысле уходит. И если поначалу Джессамин может надеяться, что Эйдан самостоятельно найдет дверь, сделает ей ручкой и свалит раз и навсегда (она действительно этого хочет; думает, по крайней мере, что хочет), то вскоре выясняется, что его планы сильно отличаются от тех, что она себе надумала. Джесси тормозит у барной стойки, наблюдая, как он хозяйничает на ее кухне, и чему-то едва заметно улыбается. Инспекция шкафчиков выглядит забавно. Интересно, он сможет приготовить коктейль Молотова из содержимого холодильника?
— Как прошла встреча с его высочеством? Он все еще не планирует отдавать мне брата? — она забирает один из бокалов и ради проформы задает вопрос, в ожидании ответа подозрительно принюхиваясь к виски. Вроде бы ничего не подмешано. Черт знает, конечно.
Джесси вытаскивает упаковку яблочного сока, доливает до краев и делает глоток. Ничего страшного в первые же секунды не случается, она подозрительно смотрит на Эйдана, но тот не заходится дьявольским смехом и вообще, кажется, чувствует себя как дома.

Да, — про себя фыркает Джесси, — я действительно думаю. Вот незадача.
Она пожимает плечами, не произнеся ни слова вслух, словно вопрос является риторическим, и Эйдан может догадываться самостоятельно. Например, вспомнить, что такое "женщина", и чем обычная женщина отличается от женщины обиженной. После тогдашнего утреннего перформанса она ощущает себя в праве воротить нос и капризничать. И пусть скажет спасибо, что все этим ограничивается. Определенно.
— Мне кажется, что этот человек — конченный псих. Если сегодня он не решил, что моя семья недостаточно пострадала от его рук, то вполне может прийти к этому выводу завтра, — бурчит Джесси, ни разу не убежденная в том, что никакой опасности Кевин больше не представляет. То, что о Валентине до сих пор нет вестей, успокаивает и нервирует ее одновременно, поскольку означает, что о'Салливан организовал похищение не для игры на ее нервах. Но зачем тогда? Она не знает, не имеет ни малейшего понятия, и это угнетает, потому что все боятся неизвестности. Намного больше, чем любой самой страшной правды.
Она залпом допивает виски, в котором столько сока, что алкоголь почти не ощущается, и отставляет бокал. Несколько секунд Джесси смотрит на Эйдана, побелевшими пальцами вцепившегося в столешницу, и поднимает брови в притворном удивлении. Она подается вперед, чуть склонив голову вбок:
— Почему?

К черту сок. Возможность напиться — кстати, не такая уж и призрачная, учитывая семейные запасы различного алкоголя — импонирует ей намного больше. Как минимум, тогда не нужно будет заморачиваться... ничем. В принципе.
— О, так это была забота, — табличка "сарказм" прилагается к сказанному. Джесси салютует Эйдану бокалом, впервые задумавшись о том, не является ли эта встреча чистой случайностью: вполне возможно, что он появляется в ее доме далеко не в первый раз. Просто раньше уходил незамеченным. Судя по тому, как легко он нашел кухню в огромном особняке, догадка не так уж далека от истины.
— Я думаю, что очнуться в клинике под веществами и оправдываться перед копами — опыт, который мне не хочется повторять по итогам каждого свидания. Еще я думаю, что две недели жить в ожидании, когда же за мной явится это чудовище, и не свихнуться — практически подвиг, за который я тоже могу сказать тебе большое "спасибо". — отвечает Джесси, которой приходится теперь задирать голову, чтобы не дышать Эйдану в грудь. Очередной глоток виски обжигает горло, она морщит нос и сдерживает кашель: так и не научилась пить, как это делают брутальные мужики в вестернах. Может, оно и к лучшему.
— Флирт на уровне старших классов младшей школы — все, на что ты способен, или мне заранее приготовиться к сюпризам? — не удержавшись, интересуется Джессамин, сама не зная, откуда в ней столько наглости. Видимо, копилась до удачного момента.

Видимо, какое-то чувство юмора у него все-таки в наличии. Ну или два стакана виски делают мир веселее, потому что Джесси с трудом сдерживает смех. А еще — желание показать язык, довольно абсурдное, с учетом обстановки. Сплошной фарс: все, что здесь происходит, и все, что происходило ранее. Они, кажется, оба тронулись. Впрочем, не новость.
— Оправдывайся теперь, — хмыкает Джессамин, уверенная, что если у кого из здесь присутствующих и есть проблемы с репутацией, то тыкать пальцем стоит в Эйдана. Госструктуры? Не смешите, разговор с Кевином и последующая встреча с ним же десять раз подряд доказали обратное: она почти уверена, что эти двое — одного поля ягоды, и неизвестно еще, от кого ждать худшего. Впрочем, в данной ситуации у нее все-таки есть бонус. Сомнительный, но это лучше, чем ничего.
Если, конечно, у Эйдана нет привычки заживо закапывать тех, кто ему нравится. Было бы грустно, окажись так.
— И многих ты... держал за руку? — предварительно не отделенную от туловища. Джесси прерывает поцелуй и хохочет, наполовину от собственного вопроса, наполовину от обстоятельств, при которых он задан. Ответить, пользуясь хорошим примером, она ему уже не дает; свободной рукой притягивает к себе и не глядя ставит куда-то бокал. Противное "дзынь" дает понять, что Акела промахнулся. Ну, случается.

Кажется, впору заранее придумывать, с какими речами она завтра же (или уже сегодня) побежит к Арден: жаловаться на жизнь, на Эйдана, на себя и снова на жизнь, попутно промывая подруге мозги чем-то на тему "меня, между прочим, не так воспитывали". Как уже во второй раз показывает практика, хуево воспитывали, спустя рукава.
С другой стороны, если вспомнить Эмбер (и ее взаимную любовь со всей футбольной командой Кардиффа), то, может, это семейное? На генетическом уровне заложено, и ничего не поделаешь: одна "отмазка" чудесней другой, но Джесси вполне устраивает. Она смотрит на Эйдана, уже откуда-то зная, что ей больше не придется ждать, пока все закончится, индифферентным взглядом тупить в потолок и считать. От одного до десяти, да.
— Не нравится "хэллоу китти", так и скажи, — сбивчиво шепчет Джесси, когда он покушается на ее пижаму. Никаких котят, правда, на ней нет, но кого это волнует? Именно. Она сжимает пальцы, зарывшись в его волосы, и говорит что-то еще, невразумительное, вряд ли отдавая себе в этом отчет. Твердая убежденность в том, что ей нужен Эйдан исключительно как средство раз и навсегда избавиться от Кевина, испаряется примерно в том же направлении, что и ее одежда. И если второе Джесси еще как-то замечает, хотя не придает уже никакого значения, то изменившаяся система координат не колышет ее вообще ни разу.
— Я не хочу здесь, — ей вдруг приходит в голову мысль, что пора хотя бы ради интереса попробовать в постели, а не на первой попавшейся поверхности, оказавшейся ближе прочих.
Нет, это точно гены.

Она все-таки смеется, как ненормальная, обхватывает его за шею и пару раз зажмуривается, ожидая столкновения: прямо по курсу дверь, ох, черт, теперь косяк! Стену, стену забыли! Эйдан, тем не менее, умудряется донести ее в целости и сохранности, ни разу не приложив головой об угол — кажется, у них только что появился новый повод выпить, но это потом. Сейчас есть вещи поважнее. В какой-то момент накатывает острое чувство вины — она должна рыдать от горя и сбивать босые ноги, шатаясь по Кардиффу в поисках брата, — но надолго оно не задерживается, как и вообще любые мысли в блаженно опустевшей голове. Джесси не хочет думать о Кевине (о Валентине, честно говоря, тоже), бояться и погружаться в пучины депрессии, как у нее неплохо получалось последние две недели. Ей слишком хорошо, чтобы отвлекаться на посторонние раздражители. Кажется, вздумай отец раньше положенного вернуться в дом — она и это пропустит, увлеченная неравной схваткой с одеждой Эйдана. Футболка проигрывает первой. Ремень на джинсах сопротивляется чуть дольше, но и он сдается в рекордные сроки.
— Ты обвиняешься, — едва восстановив дыхание, заявляет Джесси и толкает Эйдана, заставляя перевернуться на спину. Она упирается руками в его грудь и продолжает, — В том, что тебя носило все это время черт знает где. И в том, что не пришел раньше. Осужден по всем пунктам, — окончательно осмелев, она устраивается поудобнее и поцелуями прокладывает дорожку от ключицы к уху, несильно его куснув.
— Последнее желание? — шепчет Джессамин, прежде чем заглянуть Эйдану в лицо, и торжествующе улыбается.

Он выглядит очень странно, когда смеется.
Впрочем, он в принципе, раз на то пошло, выглядит очень странно. Целиком и полностью, начиная от асимметричного лица и заканчивая покрытой рубцами кожи, где ни дотронься. Но когда смеется — особенно. Джесси завороженно разглядывает Эйдана, пользуясь моментом: острые, резкие скулы, будто выточенные из камня, четко очерченный рот, и глаза совершенно невероятного цвета, словно кто-то плеснул на холст всю палитру, от желтого до бирюзы. Его точно нельзя назвать хоть сколько-нибудь красивым, но вот притягивающим внимание — вполне. Особенно теперь, когда Эйдан распластан на постели: зрелище божественное; Джесси ухмыляется, приходя к выводу, что быть сверху ей очень даже нравится. Пускай ненадолго.
— Там не было пони, но совет я запомню. Если будешь спать рядом, — она соглашается, довольная донельзя. У Эйдана в глазах пляшут не то искры, не то черти. Разительный контраст по сравнению с тем, что было при первой встрече. Джесси ерошит его волосы, закрыв глаза: потолок — зрелище скучное, на ощущениях сосредотачиваться ей нравится больше. И дело, пожалуй, не в поцелуях как таковых: просто она впервые чувствует себя по-настоящему желанной. Он без лишних слов доказывает, что хочет ее. А не причинить ей боль.
— Что... — остаток фразы остается стоном, она, не ожидая подобного, невольно сжимает ноги и закусывает губу. То, что делает Эйдан, Джесси раньше разве что видела в порнофильмах (да и то не во всех), и теперь понимает, что многое упустила. Определенно. Он, наверное, понимает тоже — звуки, которые вырываются у нее из груди, сложно даже отдаленно назвать приличными.
Лишь бы папа в самом деле не приехал домой.