Глянцевая поверхность холодильника демонстрирует ей весьма непрезентабельное отражение: спутанные волосы, красные глаза, опухшие губы, множество следов на коже, которые уже к вечеру превратятся в цветное месиво. Хорошо, что никуда не нужно выходить — как она будет все это прятать, Джесси пока не знает. Она пальцами разделяет взъерошенные пряди и заплетает свободную косу. Умывается, уже слыша за спиной шаги. Почему Эйдан не уходит, остается загадкой. Ей хочется спросить, но вместо этого Джесси сооружает монструозных размеров бутерброд и старается держаться так, чтобы он не видел ее лицо. Огурцы? Замечательная идея, даешь два. Помидор, болгарский перец, бекон — если что-то активно делать, то можно ни о чем не думать, — когда Эйдан касается ее плеча, содержимое импровизированного бургера больше напоминает салат, который зачем-то вывалили на хлеб. Не хватает только совсем гениальных кулинарных сочетаний вроде сала с мармеладом, чтобы предложить автору сего нетривиального произведения искусства сделать тест на беременность. Лучше сразу два.
— Я... — Джесси провожает взглядом бутерброд, заранее ужасаясь тому, как Эйдан собирается это есть, и трет переносицу. Она кладет ладони на стол по обе стороны от разделочной доски, опускает голову и прикрывает глаза, надеясь, что это поможет собраться и собрать в единое целое ту кашу, что находится в черепной коробке. Она, кажется, перестает понимать вообще что бы то ни было. Особенно его логику.
— Это ты хотел уйти в ночь в мокрой одежде, я тебя не выгоняла, — говорит Джессамин, пожимая плечами.

Перемены его настроения практически невозможно отследить; еще пару минут назад Эйдан мерил комнату шагами, словно большой встревоженный зверь, напрягался при малейшем прикосновении и говорил коротко, рублеными фразами. Теперь — Джесси поднимает голову и недоверчиво приглядывается, — он расслаблен и доволен, даже в движениях откуда-то появилась неторопливая плавность, удивительная для человека такого роста и комплекции. Она не до конца понимает, на что именно он реагирует, но старается запоминать: разговоры о Кевине, очевидно, его злят (придется отложить до удобного момента, который неизвестно когда наступит). Проявление эмоций, как ни странно, нет. Эйдан выглядит так, словно ему очень неуютно — пожалуй, в этом нет ничего удивительного, — но демонстративная обида вынуждает к действиям, неловким касаниям, брошенным якобы в пустоту фразам. Чудесно. Следует взять на заметку, раз уж ей все предстоит выяснять опытным путем.
— Пони, которых на мне, между прочим, нет, дадут десять очков форы мокрым джинсам, — укоризненно говорит Джесси, отложив в сторону кухонный нож.
— И раз уж ты решил оставаться, то придется познакомить тебя со стиральной машиной, — она разворачивается и идет в сторону прачечной, которую отец, не желая далеко ходить, устроил прямо в подвале.
— И с сушилкой! — на ходу стягивая с себя пропахшую виски пижаму, добавляет Джесси.
Если не понимаешь нихрена из того, что происходит вокруг, делай вид, что все в полном порядке. Тактика, претендующая на звание идеальной.

Она не оборачивается, только хмыкает, давая понять, что вещи, настолько очевидные, вовсе необязательно лишний раз произносить вслух. Накатывает спокойствие того рода, когда хоть потоп, хоть землетрясение — ничего уже не страшно; Джесси думает, что два похищения (три, если считать брата), взрыв, угрозы и выломанная дверь — чересчур для восприятия и страха. Порог, за которым начинается ровное безразличие ко всему происходящему, давно пройден. Даже заморочки Эйдана, его паранойя и поведение человека, прошедшего как минимум Афганистан, плавно отходят на второй план. Когда под утро он просыпается, тяжело дыша и хрипло ругаясь, ей становится страшно лишь в первые несколько секунд. Потом остатки сна пропадают вместе с паникой.
— Эй, тише, тише. Все нормально, — ему требуется почти полминуты, чтобы унять дрожь и прийти в себя. Джесси ждет, пока его взгляд не станет сколько-нибудь осмысленным, и гладит по спутанным темным волосам.
— Все в порядке, я тут, Эйдан, — шепчет она, а потом он отключается — почти моментально, как порой получается у тех, кто увидел дурной сон. Джесси смутно догадывается, что за кошмары могли там быть, и еще долго смотрит в потолок. Она не знает ровным счетом ничего, но может подозревать — паранойя или посттравматический синдром, как и десятки шрамов, не берутся ниоткуда.
— Все хорошо... — говорит Джесси самой себе. Ближе к полудню она встает и как можно тише пробирается на кухню, завернувшись в тонкий халат. Убирает осколки, вытирает пол, спускается вниз за его одеждой. Тостер призывно пищит почти в унисон с кофе-машиной; она проверяет сковороду с тем, что призвано имитировать поздний завтрак, и идет будить Эйдана, который все так же спит, уткнувшись носом в подушку. Картина идиллическая настолько, что хочется смеяться — если только спросонья он ее не задушит, на что есть все шансы.
— Доброе утро, — она садится на самый край постели с тем расчетом, чтобы, чуть что, вскочить и убраться подальше. Три, два, один — Джесси зажмуривает один глаз и осторожно трясет Эйдана за плечо.

Лучшее, что можно сейчас сделать — это под благовидным предлогом (или даже без оного) выпроводить Эйдана из дома, а потом собраться и уйти самой. Утром, после беспокойного и рваного сна, все происходящее уже не кажется таким правильным или захватывающим. Возвращается беспокойство, которое лишь усиливается, когда он хватает ее за руку, толком не проснувшись. Джесси ахает и дергается, но ничего больше не происходит, и она несмело улыбается. Вовсе не чувствуя себя сколько-нибудь довольной.
— А кто еще, — отвечает она и отводит взгляд. Понимание того, что в ее спальне находится убийца не одного десятка людей, возвращается резко, вместе со страхом. Что бы он ни делал, чего бы ни говорил — Эйдан остается хищником, которому она сознательно кладет в пасть голову, и который рано или поздно сожмет челюсти.
Дублин, тринадцатое ноября. Лидс, восемнадцатое января. Бирмингем, шестое февраля. Джесси помнит, как он называл города и даты в разговоре с Кевином, упоминая о профессиональном интересе. Пара минут свободного времени, поисковая строка Google — и полный карт-бланш на подрывника, находящегося сейчас в ее ванной комнате. Она может вызвать полицию, и остаток дней Эйдан будет доживать в одиночной камере. Она должна. Джесси кидает косой взгляд на свой телефон, забирает его с тумбочки и идет в кухню. Там можно говорить, не боясь, что он услышит.
Оператор отвечает практически сразу; она нервно барабанит пальцами по столешнице, а после третьего "алло" нажимает на отбой — сначала неплохо бы собрать содержимое головы в единое целое и придумать, что именно сказать.
Вломился в дом. Угрожал. Знает человека, ответственного за взрыв в торговом центре. Сам, возможно, ответственен за три теракта. Да, конечно, она не будет лезть на рожон. Только приезжайте немедленно. Прямо сейчас.
Все не то.
Джесси звонит снова, устав гипнотизировать мобильный взглядом, но почти сразу отключается, потому что слышит шаги Эйдана совсем рядом с кухней. Она поспешно кладет телефон подальше от себя, словно тот лежал там еще со вчерашнего вечера, и тянется за тостом, вкус которого сейчас не смогла бы отличить от картона.
— Буквально полчаса назад. Вспомнила про твою футболку, кинула ее в стирку, немного прибралась... — она пожимает плечами и делает глоток из своей кружки, надеясь, что он не заметит, как дрожат пальцы, ее сжимающие.

Все было бы намного проще, не будь у нее таких отягощающих довесков, как мораль, совесть и страх. Все было бы намного лучше, будь Эйдан обычным, нормальным мужчиной не из тех, кого нужно опасаться даже при свете дня. Джесси думает, что это, наверное, кармическое равновесие: рядом с хорошими людьми всегда ошиваются мерзавцы, чтобы сумма стремилась к нулю — политика уравнивания и притягивания противоположностей. И еще она думает, что, будь Эйдан кем-то другим, у них бы все равно ничего не вышло, потому что некоторых нужно вытаскивать из прочной скорлупы принудительно. Похищение — чем не встряска для привыкших прятаться, держаться в отдалении, не пропускать за ограничительные барьеры. Но все-таки, она его не оправдывает; не может.
— Все в порядке, — отзывается Джесси, не веря ни единому своему слову. Страх уступает место презрению к самой себе: потому что ей действительно хочется, чтобы он ее целовал, и это желание намного сильнее, нежели то, первое, попрощаться и позвонить в полицию.
— Я... да, сейчас, — она кусает припухшую губу и невольно бросает взгляд на телефон. Исходящий вызов Джесси так и не успела стереть из памяти. И поставить блокировку тоже не додумалась, вот только забирать сотовый с собой нет ни малейшего повода, а оставлять... если только по приходу она хочет получить пулю в лоб и тем самым распрощаться со всеми своими проблемами. Нельзя не признать, что идея местами заманчивая.
Джесси отворачивается и идет в подвал, спиной чувствуя внимательный взгляд. Она уже знает, что Эйдан все понял — или догадается с минуты на минуту, — но не представляет, как все исправить. Уже у самой двери она останавливается и возвращается, понимая, что лучше попытается объясниться сама, чем даст ему время придумать версию похуже.
— Я звонила в полицию, Эйдан, — говорит Джесси, стискивая пальцы в кулаки, и старается не отводить взгляд.
— Я правда им звонила. Но... не вызвала. Тебе лучше уйти прямо сейчас, потому что иначе все закончится очень плохо. Я принесу одежду, и ты исчезнешь раз и навсегда, — она чувствует, как начинает щипать глаза, и надеется, что все происходящее не станет началом огромного скандала. Вопреки принципам и вероятностям.