Валентин проснулся в четыре утра - ровное дыхание рядом, на соседней подушке рисуется четкий знакомый профиль, будто приложили трафарет и наскоро залили черной краской  из баллончика нервными дерганными движениями, вылезая за края: он знает, как линия губ плавно переходит в улыбку, знает, как брови хмуро сходятся на переносице, как идеально выделяются мышцы на шее, когда Кевин откидывает  голову. Знает каждый штрих, куда положить тени и света, где чиркнуть толстым углем под бликом бездонный зрачок, а где размыть бледной акварелью тонкую кожу - и поэтому, нервно сопя, подорвался в четыре утра за карандашом. Пока Кевин не проснулся и не вдавил назад в подушку привычным захватом, из которого Валентин не особо и вырывается  - сколько переломано карандашей, разлито красок и порвано листов таким методом уже не перечесть; без обид, конечно - компенсация потерянным наброскам слишком приятна.
В пять миссия была провалена, Кевин разбужен, а карандаш с хрустом переломлен и скинуть под кровать, пришлось подчиниться и задремать, поглядывая в полглаза на расцветающие рассветными красками обои - нежные розовые переплетались и желтым, рыжими пятнами пробивались сквозь шторы, давя по больному (столько рассветов упущено, что от обиды скручивает в тугую веревку). Зарывшись по самые уши в одеяло, Валентин яростно сопротивлялся - зевал, ерзал и шептал недовольства - но уснул, проснувшись замерзшим и оставленным под этим самым одеялом в одиночестве.
В половину первого дня, под шипящие звуки с кухни и собственное ворчание, Валентин спускает босые ноги на холодный пол, недовольно жмурится и решает ничего не делать, падая назад на кровать. Спустя две минуты, пятнадцать секунд и четыреста двадцать три овцы, перепрыгнувших через радугу вместо классического забора, Валентин решил, что ему пора, во-первых, распахнуть шторы, во-вторых, разведать обстановку в доме, в-третьих, выпросить самостоятельное передвижение до библиотеки и назад (ну я же пулей, туда и обратно! ладно, сравнение не очень, не доставай пистолет, я не хочу проверять скорость пули). Первое было выполнено очень быстро, перебежкой до окна и назад. Второе спустя пятнадцать минут, выглянув из-за угла на кухню - чешский перемешанный с английским от Марии шарахал шотганом прямо в голову, но так было даже проще: Валентин благодарил всех, кого мог, за то, что жил в Баварии и имел представление о языке соседей. Никого нет. Кроме двоих (+1 потенциальный) и своры собак. С третьим было сложнее, страшнее и опаснее - четкое "нет", словно вылетавшее из уст откинувшейся Долорес Ленц в тот день, когда Валентин планировал накидаться алкоголем до полусмерти. "Да", - вдавливает Валентин и выходит в окно. На первом этаже. Выходит с целью вернуться через полчаса, груженным книгами до двойного превышения собственного веса.
- Аляска-Аляска-Алясушка, мне нужна вся ты и еще плюс миллион, где ты е-е-есть, - Валентин вприпрыжку проскакавший пару кварталов, сто тысяч переулков и заворотов, едва дышал и одновременно пытался изображать бесконечное веселье. Уперевшись ладонями в стол, он согнулся в пополам и пытался усмирить отдышку, но вредное создание никак не решало успокоиться. Бешено колотящееся сердце верещало от испуга что-то вроде "Разворачивайся и въебывай назад в том же темпе", но желание захватить себе в самую высокую башню в тридесятое королевство новой литературы, отобранной самостоятельно, перекрикивало сердце-истеричку и не давало ему шансов.
- Мне нужен Бидструп, прием! - Валентин смело шагает к одному из стеллажей, выхватывая книгу за книгой, перелистывая страницы абсолютно не глядя, шлепая ненужными об пол и посапывая от натуги, проводя пальцем по строчкам в содержании, - Бэ, бэ, бэ, Бидструп, бэ, Аляска! - он ползет приставным шагом от полки к полке, ногой подгоняет к себе колченогую табуретку и опять, не глядя на ее целостность и устойчивость, наступает, чтобы быть поближе к увесистому тому. Он даже успевает зависнуть на пару секунд, ухватиться кончиками пальцев за корешок, прежде чем табуретка, явно не предназначенная для бытового альпинизма, с треском обламывается в надломленной ножке. Грация бегемота, как заботливо заметил Кевин, срабатывает на ура, и вместе с Валентином вниз летят и Бэ, и Цэ и даже Дэ.

Космическая несправедливость. Косметическая тоже - на чьей роже останется совсем не очень красивый синяк от Б - Берроуз, Б - Берджесс, Б - Буковски, Б - его я тоже не знаю, как и предыдущих, пролистывал в поисках картинок, но они все были одинаково не достаточно мои, не хватает чернильных усиков и выбитых зубов. Проверил свою челюсть на травмы, прикусил язык, тронувшихся зубных составов не обнаружено - хотя с платформы определенно кто-то отпускает пару-тройку нецензурных сигналов. Где-то по щеке кровь, смахнул пальцем и сразу по ссадине, так что зашипел и зафыркал как большой недовольный...
- Бегемот! И ты бегемот, и я бегемот, и Кевин тоже так сказал! Все бегемот, наш мир один сплошной бегемот без Бидструпа. Ты еще не нашла его? - драка, драка, не запланированное сражение с ветряными мельницами, Валентин не знает, откуда доставать свой воображаемый меч и зачем этот безжалостный разрушающий то, что еще не до конца разрушено им самим, дракон так строго упирается в него взглядом, смеется и атакует.
Грохот стукающихся друг об друга стеллажей - люблю домино, обожаю домино, одной фишкой разнести половину планеты и спихнуть на непогоду - долбит по ушам, от каждого последующего Валентин картинно жмурится и подергивает плечами. Когда адские звуки прекращаются, а падать становится ну совсем уже нечему, он решается виновато посмотреть в глаза Аляске. Просто так, мяукнуть и шоркнуть лапой по паркету, мол это все солнечные зайчики виноваты, а я мимо проползал. За книжкой. Случайно. Котов бить нельзя (а бегемотов - тем более!). Но судя по атмосфере, зависающей над раскинувшимся во всей своей красе литературным кладбищем, отпиздят кого-то в ближайшем будущем, и даже не нужно показывать пальцем, кого.
- [b]Вот чисто технически моих разрушений тут только на первые четыре полки стеллажа, а остальное какой-то странный ураган, я тут абсолютно совсем не при чем. Привет[/b], - кстати, мы ведь не виделись очень много, я ни с кем не виделся еще больше, а ты так выросла, может, жениха нашла уже, скоро школу заканчиваешь? Аляску хочется трепать за щеки, усаживать в кукольный дом и устраивать с ней чаепитие с самым сладким тортом, отдавать кусок с розочкой и вообще всячески угождать, а не требовать гигантский том с картинками. Хочется, но не можется - Валентин предпринимает попытку разгрести книги хотя бы вокруг себя и встать, но в этой программе опять что-то идет не так, плотные листы новой книги проходятся резко по пальцам до нового визга негодования и рассеченной кожи. Кто не талантливый, тот не Валентин.
- Пусть эта библиотека готовит адвокатов, она какая-то не очень приветливая, - палец замотан в край футболки, Валентин - в скорбь по почившему в пучине книжных трупов Бидструпу, Аляска - в недоумение и негодование, по предположениям самого Валентина. Но та еще умудряется смеяться (что-то в отношениях с женщинами он явно упустил, истеричные реакции? одобрение? уничтожение? звезда смерти?), из чего он пытается строить логичные выводы, но получает синенький экран смерти прямо в голову. Что не мешает ему подняться на ноги и, оглядев учиненный погром, присвистнуть. С эхом.

- [b]Кстати, то замечательное "не-е-е-ет" нужно было записывать на камеру, а потом им заменять все похожие моменты в кино, я бы так сделал и срубил на Ютубе сто миллионов плюс один просмотров, как ролик про овечку, только про Аляску, представь, какая крутая  и знаменитая ты бы стала, и ушла из этой библиотеки и не получила бы. А теперь получишь, -[/b]  Валентин перешагнул через объемную горку книг, попытался поднять упавший стеллаж, но только разуверился в своих способностях супермена  - а  Кевин бы призвал брата, и еще много кого-нибудь, и они все дружно бы все подчистили, парой гранат. Нет библиотеки - нет бардака - присел на стеллаж, выхватив первую попавшуюся книжку.
- Давай погадаем. Получим ли мы за всю эту красоту? С тебя страница и строчка.