Первую неделю Джесси, чуть что, хватается за телефон и набирает номер Аткинсов. Расслабляется, лишь услышав знакомый звонкий голос: беззаботная Эмбер, кажется, ничуть не смущается вынужденной изоляции и всегда с радостью рассказывает, как у них с Рэдом идут дела. Даже если Джесси звонит третий раз за сутки, и за окном давно поздняя ночь.
На следующей неделе Джесси вспоминает про сестру только дважды, увлеченная непримиримой войной с собственным домом. В среду она просыпается и видит десяток ярко-розовых стикеров, приклеенных к потолку.
Я знаю, что ты сделала, — написано на одном из них. Остальные надписи Джесси не читает, остервенело срывая чертовы записки отовсюду, где только находит. А находит она их практически везде. На кофемашине и лестничных перилах, среди продуктов в холодильнике и книжных листов. Спустя полчаса истеричных попыток прибраться Джесси вооружается тонной чистящих средств и драит каждый квадратный сантиметр: моет полы, двигает мебель, переставляет содержимое полок, заглядывает во все углы. На это, учитывая размеры трехэтажного особняка, уходит несколько дней; за это время Джесси успевает возненавидеть его настолько, что всерьез подумывает о том, чтобы сжечь семейное гнездо и получить страховку. Ночью ей снится мертвая мать: Долорес открывает черный от засохшей крови рот, и оттуда вываливаются веселые розовые бумажки.
Третья неделя ознаменовывается симпатичным граффити на подъездной дорожке, которое она видит, выглянув в окно спальни. Свежая краска отходит от асфальта не очень охотно, но Джесси справляется с помощью пары литров растворителя и потом долго лечит пострадавшие даже в перчатках руки.
Когда начинают приходить письма, она уже ни на что не реагирует. Телефонные звонки ее тоже практически не трогают — лишь завидев на дисплее незнакомый номер, Джесси выключает сотовый и устанавливает настройки в социальных сетях, запрещающие отправку личных сообщений от кого-либо, кроме авторизованных контактов. Каждый вечер она выпивает три таблетки вместо одной, по рекомендации врача, и засыпает почти моментально. Кошмары ее больше не тревожат. Только однажды утром Джесси встает раньше обычного и сразу чувствует, что что-то идет не так. Ей требуется время, чтобы понять, в чем проблема: Джессамин мутным ото сна взглядом обводит комнату и лишь потом осознает, что все ее вещи находятся там, где накануне их еще не было. В порядке, идеальном настолько, что впору заподозрить у виновника уборки шизофрению и пару неприятных расстройств. Она встает, поправляя шелковую ночную рубашку — Эйдана в ее жизни больше нет, как и фиолетовых плюшевых пижам, — и осматривает шкафы. Одежда тоже лежит аккуратными стопками, рассортированная по цветам и сезонам. Фотографии, висевшие на стене беспорядочным панно, красуются ровным рядом на письменном столе: по краям самые большие, в середине поменьше. Джесси растерянно берет одну в руки, стряхивая с рамки невидимую пылинку, и думает, что ей выписали очень странное снотворное, забыв прописать в побочных эффектах риск превратиться в Уэса Андерсона.
Она переставляет какие-то безделушки так, чтобы нарушить царящую вокруг гармонию, и нарочно оставляет постель смятой. Потом спускается вниз и еще в холле слышит доносящийся с кухни шум. Это пугает и необъяснимым образом успокаивает ее одновременно: Джесси понимает, что не страдает лунатизмом, но в ее доме кто-то есть. Кто-то, достаточно нездоровый, чтобы вломиться в чужое жилище и рассортировать содержимое косметички, препарировать содержимое ящиков стола и до миллиметра выровнять всю мебель. Вариантов у нее немного — еще не зайдя на кухню, Джесси знает, кого там увидит.
— Я нажала кнопку вызова охраны полминуты назад, — вместо приветствия говорит она.
— У тебя три минуты, чтобы убраться из моего дома, — ублюдочный кусок дерьма. Конец фразы остается невысказанным, потому что она теряет дар речи. Человек, хозяйничающий перед плитой, выглядит настолько невероятно и гротескно, что Джесси забывает, кажется, даже то, как ее зовут. И еще — она впервые видит Кевина воочию.