Впервые открываю глаза в Каире. Пыльный, выжженный злым солнцем город, шумный по утрам и совершенно мертвый в середине дня, когда становится совсем трудно дышать из-за зноя и жара, идущего от раскаленного песка.
Отец, сорокалетний ирландский военный, предпочетший дипломатическую карьеру - постоянным стычкам с боевиками ИРА.
Мать - унылая, вечно раздраженная женщина, у которой рождение двойняшек отобрало и силы, и красоту.
Мы (Риордан и Дервла, рады знакомству) должны оживить разваливающийся на куски брак, заключенный родителями по меркантильному расчету.
Судя по тому, что спустя три года глава семьи отправляется в сильно затянувшуюся командировку в Катар, а документы о разводе почтой приходят уже из Дублина, у нас ничего не получается.
Мать быстро находит мужа из русских, учит чужой язык. Говорит на нем с чудовищным акцентом, но старательно. С российским гражданством возникают какие-то накладки, об этом мы узнаем из отрывистых речей нового отчима - когда достаточно начинаем осознавать иностранную речь. Дервла говорит, что после арабского почти не сложно. Я с ней в корне не согласен, но предпочитаю промолчать: каша, образованная в голове британским английским, ирландским, арабским и русским, кого угодно заставит заткнуться.
Еще позже мать устало плачет, тайком курит и громче обычного кричит на прислугу, любезно предоставленную египетскими властями. Жалуется на отца (настоящего отца), и на то, что он требует немедленно вернуть меня и Дервлу в Дублин. Какой-то его запрет мешает всем вместе ехать в Москву. Отчим плюет никотиновой слюной, бьет кулаком по столу и обещает "перекрыть все рычаги давления этому..." - мать не дает договорить, так что смысл улавливаем по интонациям.
Что-то происходит, и тянется довольно долго, судя по тому, как она сдает на глазах и стареет. Смотрит на нас неодобрительно и с все возрастающей озабоченностью. Дервла что-то чувствует, жалуется и ужасно боится. Я опять не согласен, и опять молчу, не имея возможности выразить более-менее дельные мысли по причине почти полного их отсутствия.
А потом орущий ссохшийся Каир сменяется невероятными ирландскими пейзажами, и мы с сестрой радуемся сначала отцу, потом - огромному новому дому, потом - младшему брату Кивину ("зови меня Кевин", - он хмурится и поправляет, нас с Дервлой это ужасно веселит). Именно в такой последовательности. Грустить по матери на первых порах нет времени, а потом - желания.
Кивин-Кевин ходит тенью, смотрит недоверчиво снизу вверх, очень много читает и вызывает одновременно скуку и жгучее любопытство. Его быт размерен, разлинован и прост, это раздражает, но и завораживает в попытках понять, почему мы так друг от друга отличаемся. Отец много пьет, разводит беспорядок и на вторую жену глядит теперь уже почти так, как когда-то на первую. Мы с Дервлой, обладатели тайного знания, понимающе ухмыляемся и заранее знаем, чем все кончится. Для Кевина, напротив, развод родителей становится новостью.
В церковно-приходской школе, куда нас сразу по приезду устраивает новая мама-католичка, и откуда после расторжения брака не торопится забирать отец, сумрачный мальчик Кевин остается где-то в младших классах и почти совсем теряется. Окончательно пропадает из поля зрения, когда мы с отцом уезжаем в Лондон, да там и остаемся на долгие, долгие годы. По окончанию школы (Дервла справляется плохо, чем внезапно всех очень сильно расстраивает, а я - хорошо, и все удивляются снова) карты и баллы раскладываются странным кривым пасьянсом, мне предлагают Итонский колледж и потом даже, может быть, Оксфорд, но прелести образования отходят на второй план, оставляя место мечтам о военной службе.
Мне каких-то девятнадцать лет, я вырос в семье патриота Британии и имею смутные представления о ситуации на Ближнем Востоке. Пока бывшие одноклассники находят девушек, планируют карьеру и прожигают молодость в сомнительного рода заведениях, я мечтаю служить короне и защищать свою нацию. Считаю, как истинный наивный романтик, что обязательно сумею что-нибудь изменить. Безоговорочно верю в правильность своих действий - и с этой верой попадаю в элитный батальон королевской пехоты.
Даже когда несколько лет спустя командование отказывает нам в поддержке с воздуха, и на моих глазах талибы расстреливают добрый десяток точно таких же горячих юнцов, ничего не меняется. Оправдываю сначала себя, потом офицеров какими-то возвышенными словами о долге и чести. Похоронив не одного близкого друга, все еще готов сложить и собственную голову во имя Британии. Как будто Британии есть хоть какое-то дело до тех, чьи головы уже сложены на благо стране.
Кувейт, Босния, Никарагуа, Косово. Годы, отданные службе. Для меня - доказательство безукоризненной преданности интересам государства. Для всех прочих - ничего не значащие буквы и цифры. Обезличенная статистика и подсчет голов. Когда я, наконец, это осознаю, то принимаю первое действительно тяжелое решение и покидаю армию по предложению МИ-6. В две тысячи десятом мне кажется, что агент внешней разведки принесет много больше пользы, чем обычный капитан.
Время опять показывает, что я ошибаюсь. Каждое новое задание - испытание на прочность, стойкость и то, человеческое, что во мне остается. Вместо благородных подвигов я совершаю убийства, вместо осязаемой помощи стране - снова пачкаю руки в чужой крови. Новая должность, как и предыдущая, на поверку оказывается очередной легальной индульгенцией на убийства. Но мучиться от этого мне предстоит недолго.
Спустя менее, чем полтора года, под прицел МИ-6 попадает мой сводный брат. Четыре месяца отстранения от должности, служебное расследование, бесконечные тесты и подозрения - когда меня признают "чистым", я уже ни на что не надеюсь и просто хочу знать, что он сделал.
Оказывается - мошенничество и целый ряд преступлений, в том числе политических, на территории Соединенных Штатов. Руководство не хочет связываться с ФБР, чтобы депортировать Кевина с территории Массачусетса, и за ним просто устанавливают постоянное наблюдение, оставляя американским коллегам сомнительное удовольствие ловить моего брата самостоятельно. Но его почему-то не ловят. Вплоть до настоящего момента.
Пятнадцатого января две тысячи четырнадцатого в аэропорту Кардиффа взрывается самолет. Сто шестнадцать жертв (пассажиры, бортпроводники, пилоты). И Кевин - как возможный подозреваемый.
Я колеблюсь недолго и выбираю между двумя предательствами. Выбираю, если руководствоваться совестью и долгом, много худшее, но уже в тот момент, когда на мое имя регистрируют посадочный талон, понимаю, что иначе не могу. Я даже не догадываюсь, но знаю - если хотите, чую каким-то совершенно особенным нюхом, - что подозрения спецслужб не беспочвенны, а раз так, то счет идет на недели, если не на считанные дни.
Когда я нахожу его - братец не успевает скрыться из страны, - то еще даже не знаю, что сказать, но уже готовлю правдоподобную легенду и план бегства.
О, Кевин, что же ты натворил. |
