Chloe Norgaard
ты с видом побитой собаки по улице бешено мчалась, задевала прохожих искусанными ушами, головою упрямой мотала отчаянно-звонко, и саднящие раны лизать на ходу успевала.
Evelyn Elsie Sutherlend — 18 у.о. — продавец в цветочной лавке;

Эвелин Элси Сазерленд: разноцветные волосы, тонкие запястья, яркие кеды (конечно же, converse), звонкий смех, нелепые свитера.
Эвелин Элси Сазерленд: россыпь бледных веснушек по острым плечам, вздернутый нос, забавный шотландский акцент, крохотная вера в то, что завтра будет лучше, чем вчера.
Эвелин любит книги в мягкой обложке, далматинцев, холодное молоко, паромы и балет. Эвелин плачет каждый раз, когда принц Зигфрид предает Одетт. Эвелин вообще много плачет, но в театре это не выглядит так уж странно.
Матушка снова кричит:
- Эвелин Элси Сазерленд, заканчивай свой концерт!
Эвелин включает воду в ванной сильней, выпивает ксанакс, закрывает глаза и считает, чтобы не разреветься сильней.

раз

Иви изначально была побочным продуктом, отчаянной попыткой Элси хоть как-то привлечь внимание мужа к семье и заставить его наконец-то бросить «эти чертовы самолеты». План совершенно провальный: сын, родившийся семь лет назад, совершенно не убедил пилота «Британских Авиалиний» найти работу «ближе к земле», глупо было надеяться, что второй ребенок хоть как-то отобьет у мистера Сазерленда любовь к небу и восхитительной темно-синей форме.
Уже тогда Иви не оправдала возложенных на нее надежд. 

Иви – точная копия отца: те же волосы, те же глаза, даже двигается похоже. Отец прилетает с очередного рейса, треплет по голове, дарит очередную игрушку, читает сказку и снова улетает. Мама поджимает губы и в сотый раз вытирает несуществующую пыль с подоконника. Иви совсем не нравится, что мама грустит.

«Эвелин, не верти головой», «Эвелин, не болтай так много, это неприлично», «Эвелин, не сутулься», «Эвелин, только посмотри на себя: ты выглядишь абсолютно ужасно!», «О господи, Эвелин, ты снова растрепала все косы!» - сделать так, чтобы мама была довольна вовсе непросто. Не нужно бегать, прыгать тоже не стоит, желательно побольше молчать, приходится носить платья и желтые банты, учить стишки на французском и дружить только с Мэри-Энн и Джулией (остальные девочки маме не очень нравятся, о мальчиках вообще говорить не нужно). Мама хочет, чтобы Иви выросла хорошей девочкой. 
Иви хочет, чтобы мама была счастлива.

два

Балет делал маму такой же счастливой, как и исполнение всех правил приличного поведения, даже чуточку больше. Раньше мама тоже была балериной, но потом почему-то стала стюардессой, Иви не спрашивала почему.
Нет, на самом деле Иви правда нравится балет, она это делает не только для мамы, ей говорили даже, что у нее есть талант, «фантастические задатки», «отличный природный подъем стопы». Иви нравится смотреть выступления старших девочек, Иви мечтает станцевать «Лебедя», а потом, конечно, Одетту.

- Эвелин, тебе стоит больше работать над техникой, - сухо замечает матушка после концерта. «Недостаточно динамичное фуэте», «Я не вижу, что ты вкладываешь в это душу, детка», «Мне кажется, тебе нужны дополнительные занятия», «Ты должна быть идеальной, Эвелин».

Ты
должна
быть
идеальной,
Эвелин.

Идеальной. Это слово написано на стикере, приклеенном на зеркало у нее в комнате. Джек говорит, что Иви ненормальная. Джек говорит, что у Иви совершенно нет своего мнения – только мамино, что вовсе не обязательно убивать свою жизнь на исполнение материнских прихотей, что папе абсолютно все равно: будет она балериной или обычной девочкой. Джек говорит, что папе вообще по большому счету все равно кем будут его дети – он просто не способен полюбить их так же, как самолеты и небо. Иви кажется, что Джек просто завидует ей: ведь мама уделяет ей больше времени, ведь она учится в школе королевского балета, ведь ей всего двенадцать, а она уже выступает на сцене.

Ей уже двенадцать, а в ее жизни нет ничего, кроме балета, бесконечного ожидания отца у окна и страха не оправдать материнских ожиданий.

три

Иви шестнадцать. Иви танцует «Лебедя», матушка говорит, что она совершенно чудесна в этой пачке – мама хвалит ее, наверное, впервые в жизни. Джек просил уменьшить уровень фанатизма, но тоже, в принципе, рад. Отец обещал прилететь к концерту. Отец как всегда врет.
Иви выглядывает из-за тяжелых кулис, пытаясь найти его лицо в зрительном зале. Его не было за полчаса до концерта. И за пять минут. И за два номера до выхода Иви. Он не пришел. Иви кажется, что она и правда умерла на этой чертовой сцене. 

Он ждал ее на другой стороне улицы: стоял, зажав фуражку подмышкой, держа в руках очередной плюшевый боинг. Иви не помнит, как это произошло. Не помнит, как взлетела вверх пачка в прозрачном кофре; не помнит, как Джек кричал «Осторожней!»; не помнит испуганного взгляда отца.
Помнит моросящий дождь, едко-желтый свет фар и визгливый скрип тормозов.

«Разрыв Ахиллова сухожилия» - звучит страшнее, чем «перелом ребер». Звучит как приговор.
- Балет – единственное, что у нее получалось, боже, я не знаю, как она будет жить дальше, она ведь абсолютно беспомощна во всем остальном, - жалуется матушка в телефонную трубку десятой подруге, позвонившей за день. – Врачи сказали, что будет хорошо, если она научится не хромать, какие танцы, дорогая… Ах, это все Том и его работа: бедняжка так хотела, чтобы он пришел на концерт, но ты же его знаешь… Конечно, мы с ним серьезно поговорим, уверенна, теперь он точно подаст в отставку.

Иви кажется, что было бы гораздо лучше, если бы она умерла. Иви все испортила. Иви не оправдала ожиданий.
Иви шестнадцать, Иви жива.
Но ни черта от этого не легче.   

четыре

После того как Джек уехал на службу стало совсем плохо: больше никто не стаскивал ее за ногу с кровати, никто не заставлял делать упражнения, никто не шутил неуклюже-грубо, не душил в медвежьих объятьях; матушка поставила на Иви крест, отец только и мог, что виновато отводить глаза в сторону и тяжело вздыхать.

Иногда Иви казалось, что у нее нет сил даже плакать.

В Кардифф они переехали почти сразу после того, как Эвелин более-менее твердо встала на ноги: старый товарищ предложил отцу выгодную работу в Уэльсе, ради которой не нужно будет бросать самолеты, но в то же время уделять больше времени семье. Тому, что от нее осталось.

Иви записали в обычную школу и к психотерапевту. Конечно, никто не ждал, что из нее получится математический гений или великий писатель – до этого Иви занимал только балет. Иви заново учится жить.

Иногда ей казалось, что в Кардиффе ей действительно легче дышать: рано утром она убегает к заливу, смотрит на огромные паромы и вообще на горизонт, щурится, пытаясь понять где заканчивается вода и начинается небо – в такие моменты, она действительно чувствует себя немножко счастливой.
Но чаще всего ей не хочется даже вставать.

- Эвелин, я конечно понимаю, что тебе ничего не нужно от этой жизни, но ты могла хотя бы притвориться, что тебя волнует твое будущее! – матушке прислали табель успеваемости, матушка в гневе. Иви впервые в жизни все равно, Иви точно знает, что из нее уже не выйдет ничего толкового. Иви просит матушку пойти к черту, выкидывает в мусор плойку («Ах, Эвелин, тебе так хорошо с этими локонами!») и покупает первый тоник для волос цвета фуксия.

А потом снова плачет.

пять

Иви живет так, будто завтра закончится мир. Иви устала чувствовать себя плохо, устала быть одинокой, устала быть чьим-то позором. Иви просто устала – она всего лишь заканчивает школу, но ощущает, будто заканчивает жизнь.
И Иви пытается бежать: пытается не забыть, а как это вообще – жить.

Уходит из дома, громко хлопнув дверью; в очередной раз перекрашивает волосы; громко смеется в каких-то прокуренных клубах; первый раз курит сама; снова ругается с матерью; сбегает с физики; а внутри все еще пустота, пустота, пустота.

С грехом пополам доползла до выпускного, а в колледж, конечно же, не пошла – не думает, что ей это особенно нужно, да и кто б ее взял?
Матушка в истерике, Иви в истерике, отцу уже надоела семейная жизнь и он кричит просто так, для разгрузки.
Иви отчаянно нуждается в помощи. Иви отчаянно нуждается в поддержке, в опоре. В любви.
Иви хромает по жизни, словно брошенный лабрадор: когда-то красивый, сейчас подбитый, одинокий, ничей, заглядывающий с надеждой в лицо каждому прохожему, словно моля: люби меня, люби меня, люби меня, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста люби меня.

Иви восемнадцать.
Иви не знает, что дальше.